Дитя Плазмы - Страница 25

— И ты считаешь это нормальным?

— Надо же чем-то заняться.

— Значит, всему виной — скука? — капитан нахмурился. — Хотя я понимаю… Мы ведь всего лишь частица человечества — и, право, не самая лучшая. Не ученые и не художники.

— Вот именно — не ученые и не художники. Поэтому чего ты хочешь?

— Да так… Тошно. Все наше мировоззрение строится на войне.

Гулю стало жаль капитана. Казалось, он читает мысли приятеля. Все-таки кое в чем они были удивительно похожи. Как и Гуль, Володя оставался честен перед самим собой, яростно противясь обстоятельствам, не принимая того, чего не хотел принимать. И тем не менее оба были вынуждены отступать.

Правда, пути отступления они выбрали разные. Володя соглашался остаться и потому переделывал себя, с терпением изучая мир, к которому следовало так или иначе привыкнуть. За старое он цеплялся скорее по инерции, шаг за шагом отдаляясь от Гуля. Ступив на канат, он словно собирался с духом, готовясь окончательно выпустить из рук последнюю опору. Гуль же выбрал для себя бегство. Он отвергал этот мир, как голодающий отвергает гадюку, зная, что она не пойдет ему впрок. И если капитан ломал голову, пытаясь распознать подоплеку того или иного явления, Гуль загружал себя совершенно иными проблемами. Перебирая в уме увиденное и услышанное, он словно пересыпал из горсти в горсть серые невзрачные зернышки фактов, силясь угадать среди них тот единственный, что подсказал бы дорогу домой. Он не вызвался волонтером, не знал, зачем поплелся вместе со всеми. Сработала идиотская тяга к кучности. Принцип несвободы от общества.

Искоса поглядел на капитана. Вероятно, Володя выдумывал сейчас некую оправдательную философию — для себя и для здешнего мира. Что ж… Кто ищет, тот найдет. Проще: кому это надо, когда ты в строю?.. Тебе? Или шеренгам шагающих?.. Да никому! Просто кучей сподручнее бить, а в одиночку труднее защищаться. Вот и вся философия. Стадо всегда сильнее одиночки и всегда бессовестней. Потому что совесть общества — миф. Совесть у каждого своя, а общество живет кодексом. В лучшем случае!..

— Ты замечал, какая здесь тишина? — Капитан издал нервный смешок. — Молиться хочется, а не стрелять.

Гуль передернул плечом, с пугливым интересом прищурился на свой автомат.

Если на стене висит ружье, значит, дело пахнет керосином. Что-нибудь да жахнет, кто-нибудь да рухнет, цепляясь пальцами за скатерть, за стены и за мебель. А насчет тишины капитан прав. Тишина, что называется, настоящая, без примесей и добавок. Этакая гигантская сурдокамера. Ни ветра, ни дождей, ни птиц. Последние, впрочем, тоже могли здесь рано или поздно объявиться. А почему нет? Чем, скажите, пернатые лучше людей?.. Только вот будут ли они тут петь? Или потеряют голос, как люди теряют нюх?

Споткнувшись, Гуль чуть было не растянулся, но Володя вовремя поддержал его. С тех пор как они попали сюда, Гуль не раз задавался вопросом, что же такое стряслось с их обонянием? Оно попросту пропало. Дыша через нос, они абсолютно ничего не чувствовали. Воздух, если это был воздух, стал стерилен и безвкусен. А было бы интересно принюхаться к здешней атмосфере. Чем могла пахнуть эта живая, сама собой передвигающаяся сурдокамера? Расплавленным золотом? Ртутью?.. А может, это и хорошо, что они ничего не ощущают? Не всякие миазмы приятны…

Впереди произошла какая-то заминка. По колонне — от головы к хвосту полетел тревожный шепоток, люди вдруг побежали. Рядом с капитаном возник Пол Монти — как всегда, легкий и быстрый, сияющий белозубой улыбкой.

— Вперед, парни! Через двести шагов котловина. Там они, субчики, и сидят!

Смотрите, вовремя жмите курки.

И снова заработал принцип стадного послушания. Ни Гуль, ни Володя и не пытались возражать. Разворачиваясь в неровную цепь, отряд стремительно скатывался к цели. Пупырчатый рельеф временами дробил их, разводя в стороны, и снова смыкал в единую группу. Капитан куда-то пропал. Теперь рядом с Гулем бежали Фергюсон и Сван. Виляя между валунами, перепрыгивая через встречные трещины, они добрались наконец до края котловины.

Земля обрывалась гладко и круто. О том, чтобы по-человечески спуститься в этом месте, нечего было и думать. Гуль прикинул на глаз и ахнул: высота шестиэтажного дома, не меньше. Впрочем, времени на раздумья не оставалось.

Вернее, им его не дали. Хлопнул заполошный выстрел, и далеко внизу забегали, засуетились фигурки людей. Наступающих колонистов заметили.

Вскинув к плечу автоматическую винтовку. Сван дал несколько прицельных очередей и, плюхнувшись спиной на кромку обрыва, лихо соскользнул вниз. За ним последовал Фергюсон. Кругом вовсю громыхала стрельба, и только Гуль оставался выключенным. Но пересилив себя, он с опаской перевалился через край и с отчаянием обреченного толкнулся руками.

Скольжение получилось совершенно безопасным. Задохнувшись от скорости, он вспомнил на миг детство и ледяные зимние горки. Все повторялось… Через пару секунд он уже стоял внизу, с сомнением взирая на головокружительный склон, с которого только что скатился. Притопнув и убедившись, что все цело, Гуль, с автоматом наперевес, бросился мимо высокой, смахивающей на бочку скалу и увидел чье-то тело. Вспомнил: землистое лицо, шепелявая речь — Чен! Несомненно он!..

Еще одно тело. На этот раз Трап. Чужой Трап… В спешке Гуль не заметил, с какой легкостью, почти не задумываясь, записал лежащего в «чужие».

Вероятно, было все-таки некое скрытое отличие тех от этих и этих от тех. И мозг интуитивно вычленил главное, поторопившись успокоить: чужой.