Дитя Плазмы - Страница 99

— Тебя посодют, а ты не воруй!..

Откуда ни возьмись примчался Толечка Пронин и, аккуратно прислонив меня к мраморным сапогам какого-то революционера, с грустью констатировал:

— Вот и ты туда же… мало победить, важно — оскорбить и унизить.

— Присоединяйтесь, барон, — пролепетал я. — Нечего марьяжиться…

— Да будет тебе известно, что после взятия Нотебурга в тысяча семьсот каком-то году на военном параде за каретой Петра Первого по земле волочили вороха шведских знамен. Спрашивается, зачем?

— Они первые начали, — пробормотал я.

— Интересно! А кто же тогда мечтал прорубить окно в Европу? — Толечка снисходительно потрепал меня по щеке. — Наши враги — тоже люди. Такой вот интересный парадокс!

— Если человек — враг, его уничтожают, а если враг — человек, его почему-то щадят. Абракадабра это, а не парадокс!

Пронин со значением поднял указательный палец.

— В том-то и дело, что не абракадабра. От перестановки неслогаемых…

— Мест слагаемых!

— Что?

— Я говорю: мест слагаемых.

— Да?.. А я не так учил, — он недоверчиво склонил набок голову, медленно повторил: — От перестановки неслогаемых… Ну да, точно!.. Чего ты меня путаешь путаешь!

— Ничего не путаю! Такое бывает. Мой дядя тоже удивлялся, когда по радио вдруг объявили, что в космос запустили Юрия татарина. Он был маленький, но уже интернационалист и, никак не мог понять, почему вместо фамилии с отчеством упомянули национальность. Так и недоумевал несколько лет.

— Славно! — Толечка Пронин закивал. — Вот и в Нотебурге то же самое… Ведь это же знамена — честь и достоинство нации! Зачем же, спрашивается, по земле? По грязи да по болоту?.. Ан, нет! Это у нас специально — рылом в грязь! Знай, мол, наших! И помни!.. Между прочим, калибр древних российских пистолетов был четырнадцать миллиметров. Позднее его дотянули до семнадцати. А тот же пулемет Дегтярева — всего-навсего двенадцать. Я это к тому говорю, что освенцимов тогда, может, и не придумали, но времена тоже были крутые.

Я кивнул, и память вновь оставила меня. Подчеркиваю — память, но не сознание. Такое со мной тоже иногда случается.

Запомнился такой колоритный кусок, — выбрели на площадь перед зданием исполкома. Толечка засмеялся. Высеченный из камня Свердлов стоял почему-то в меховой шапке.

— Вот она моя шляпа!..

Мы приблизились, и шапка взлетела, рассыпавшись стаей голубей. Толечка свистнул и замахал руками. Следуя его примеру, я вложил пальцы в рот и снова потерял память.

Ее вернул язык пса, энергично облизывающего мне лицо. Я поднял голову и кое-как поднялся. Толечка довольно захохотал.

— Видал-миндал! Вот что значит целебная сила слюны. Раз-два, и ожил!

Я мутно поглядел на пса. Он был худющий и грязный, но смотрел на меня радостно и приветливо. Моему оживлению он был рад не меньше Толечки.

— Кто это?

— Волк. А может, волчица, — Толечка взглянул на пса чуть сбоку и утвердительно кивнул. — Точно, волк… Дал ему, понимаешь, кусок хлеба и вот никак теперь не могу отвязаться.

— Пусть идет с нами.

— К Тамаре? Не-е… Она его не пустит. Она и кошек-то боится, — Толечка сделал вдруг страшное лицо и заорал на пса.

— А ну иди домой, дурак! Домой! Слышишь?..

Пес улыбнулся и завилял хвостом. Добрую шутку он уважал и ценил.

— Вот кретин! Пошли от него! — Толечка махнул рукой. — Пусть остается.

Мы двинулись по тротуару, и пес покорно затрусил следом.

— Быстрее! — Пронин побежал, увлекая меня за собой. Задыхаясь, мы одолели квартал, попетляв каким-то двориком, влетели под арку и затаились. На всякий случай Толечка даже прижался к стене. Пару секунд спустя, пес сунулся мордой в арочную полумглу и, разглядев нас, успокоено присел. Он тоже немного запыхался.

— Вот гад! Я думал, не заметит, — Толечка расстроенно сплюнул.

— У них же нюх.

— А-а…

Пока Толечка придумывал, как отделаться от докучливого четвероногого, я по примеру пса присел, а потом и прилег. И сразу отключился.

В следующее мое пробуждение я обнаружил, что мы уже в каком-то подъезде. Под ногами плыла гармонь лестницы. Кто-то раздувал и сдувал ее обширные меха, но вместо музыки я слышал лишь собственное дыхание и голос Толика.

— Земля — это космическая тюряга, понимаешь? Правдолюбцы, блин, возмущаются, почему, мол, лучшие умирают раньше. А я тебе так на это отвечу: а умирают ли они? Может, смерть — это вроде амнистии? Каково, а? Возвращают тебе память — и бах! — ты совсем в другом мире — светлом, умном и чистом. И живешь себе, значит, дальше. А Земля — она потому и обречена, что здесь все зэка. Даже самые-самые!..

— И ты тоже?

— И я! И все вокруг. Просто одни рецидивисты, другие — так себе…

Глядя на ступени, я вспомнил ребра пса и оглянулся. Но никто за нами уже не бежал. Должно быть, Толечка все-таки что-то придумал. Мне стало грустно. Тем временем сам Пронин стоял уже где-то наверху и костяшками пальцев набарабанивал по дверной филенке какое-то замысловатое стаккато. Щелкнули засовы, и без всякого предисловия Пронин горячечно зашептал:

— Привел… Честное слово! Вот увидишь, золотой парень. Абсолютно незамужний. Как и ты. Работает поэтом, чинит холодильники…

Кого он имел в виду, я не понял. Мне было не до того, я одолевал последние лестничные ступени. Ступени-углы… Кто их придумал столько? Может, насчет зэка Толик прав? Мальчики в хэбэ стреляют из автоматов и превращаются в мужчин…

Пронин действительно привел меня к царице Тамаре. Длинные волосы цвета каштана, молодцеватая челочка. Глаза глядели с ожиданием и недоверчиво, излишне полные губы были поджаты. Мне подумалось, что, вероятно, многие ее считают красивой. Я ее таковой не считал. Ей-богу, не знаю почему. Бывает так: все на своем месте и вполне отвечает стандартам, а целовать не хочется. Может быть, только поговорить. Словом, эталон, да не тот. А вернее сказать, не для тебя. Такая вот несуразная эклектика…